объ-Омм-ное слово

Вознесенский в своих открытиях давно обогнал великие 20-е годы русского футуризма. Он открыл стих-вихрь. Его кругометы, закрученные в спирали галактик, превратились в галактические молитвы конца ХХ века: «Питер­Питерпитерпи…» Он открыл строку, закрученную, как лента Мебиуса. Зримая и слышимая бесконечность, змея, кусающая свой хвост.

Стих перестал походить на марширующую колонну или нарезанную буханку. Стих-рояль, стих-сердце, стих­ вихрь, стих-рулетка, стих-глаз.

Самое главное, чего удалось достич Вознесенскому, - он вырвался за пределы равномерных квадратиков, в которых поэзия марширует вот уже несколько столетий. Стих стал спиральным, как Галактика, строка закруглилась как змея, кусающая свой хвост. Незаслуженно забытая традиция гениального поэта XVII века Симеона Полоцкого возрождена на новом витке. Это похоже на переход от Евклидовой геометрии к геометрии Лобачевского. Стих перестал быть прямолинейным, обрел округлость и выгнутость, свойственную всему живому.

Я не сомневаюсь, что поэзия Вознесенского первая прорвется к читателю XXI века. Не к будущему, а к настоящему обращено каждое слово.«Ностальгия по настоящему» - открытие Вознесенского. Никто никогда не будет так любить сегодняшнего читателя, как любит он.

ТИШИНЫ!

Тишины хочу, тишины…
Нервы, что ли, обожжены?
Тишины…
                чтобы тень от сосны,
щекоча нас, перемещалась,
холодящая словно шалость,
вдоль спины, до мизинца ступни,
тишины…

звуки будто отключены.
Чем назвать твои брови с отливом?
Понимание —
       молчаливо.
Тишины.

Звук запаздывает за светом.
Слишком часто мы рты разеваем.
Настоящее — неназываемо.
Надо жить ощущением, цветом.

Кожа тоже ведь человек,
с впечатленьями, голосами.
Для нее музыкально касанье,
как для слуха — поет соловей.

Как живется вам там, болтуны,
чай, опять кулуарный авралец?
горлопаны не наорались?
тишины…
Мы в другое погружены.
В ход природ неисповедимый,
И по едкому запаху дыма
Мы поймем, что идут чабаны.

Значит, вечер. Вскипают приварок.
Они курят, как тени тихи.
И из псов, как из зажигалок,
Светят тихие языки.

1964